Никто не хочет закончить свою жизнь в доме престарелых. Даже если это очень хороший дом престарелых: дорогой, в отремонтированном здании, с новой мебелью и заботливыми нянечками.
Никогда Давид не думал, что придется ему доживать свой век в таком доме. Он был художником, его работы прекрасно продавались, а тем временем здоровье становилось всё хуже и хуже, диабет прогрессировал. В конце концов ему ампутировали обе ноги. Жена умерла, дети давно уже жили в других странах. Наступил тот день, когда Давид понял, что он боится умереть один в своей квартире, и определил себя в такой «дом вечности», как он называл его про себя.
Денег у Давида было достаточно, поэтому он оплатил себе одноместное пребывание на пять лет вперед. Одноместных комнат в «доме вечности» не было. Просто вторую кровать – ту, что была ближе к двери, он использовал в качестве дивана.
Однажды к Давиду пришла старшая медсестра:
– Простите, тут такое дело… Я знаю, что вы платите за обе кровати, но эта кровать – единственная пустующая в нашем заведении, а нас очень просят принять нового человека. Может быть, вы согласитесь? Это только на один месяц, а за это время мы закончим ремонт в новом корпусе и сразу же переселим его.
– Точно только на один месяц?
– Дада, обещаю вам.
– Ну хорошо. Как зовут-то его?
— Иосиф Фридман
Иосиф Фридман оказался не самым удобным соседом. Когда Давид подъехал к нему на своем инвалидном кресле с приветствием: «Фридман, добро пожаловать в мой дворец!», тот рявкнул:
– Убирайся прочь от моей кровати! Не нужен мне ни твой дворец, ничего мне не нужно, меня сюда насильно засунули, оставь меня в покое!
Да, Иосиф Фридман был несчастный, обиженный на весь свет человек. Давид тоже повысил голос:
– Слушай, Фридман, так дело не пойдет. Это моя комната, и ты мой гость. Но если ты так собираешься продолжать, я тебя терпеть не буду. Зачем мне здесь плохая энергетика?
– Убирайся, говорю тебе! – повторил Фридман. Диалога не вышло. Давид набрал номер старшей медсестры:
– Я знаю, что мы договорились на месяц, но, извините меня, это вообще ни на что не похоже. Это капризный невыносимый человек. Жить с ним в одной комнате – просто мучение. Переселяйте его куда хотите, но чтобы завтра его рядом со мной не было!
Ночью Рабинович проснулся от странных звуков – то ли хрипы, то ли стоны. Прислушался – похоже на рыдания.
– Эй, Фридман, ты что, плачешь что ли?
Молчание.
Кряхтя, Давид переместился в свое кресло, подъехал к соседу и положил ему руку на плечо:
– Что с тобой? У тебя что-то болит?
– Сказал тебе, убирайся! Что тебе нужно от меня? Отстань!
– Я хочу узнать, почему ты плачешь?
– Ты хочешь знать почему? Почему?! Посмотри на меня!
Давид нащупал выключатель ночника, зажег свет и посмотрел Фридману в лицо. Это был не самый симпатичный на свете человек, но чтобы из-за такой внешности плакать?..
– На глаза мои смотри!
– Смотрю. Да что такое-то?
– Ты совсем, да?! Я же слепой, ты разве не видишь?! Я живу в полной темноте! Ты можешь видеть своих детей и внуков, а я не вижу ничего! Ты хочешь, чтобы я радовался? Теперь оставь меня в покое.
Давиду стало тяжело на сердце: «Никто не сказал мне, что этот человек слепой, а я еще кричал на него… Бедняга. Не буду же я слепого выкидывать из своей комнаты. А с другой стороны, как мне жить с таким неприятным соседом?..»
Давид повернул колеса своего кресла обратно к кровати Фридмана.
– Слушай, Фридман. Давай так с тобой договоримся. Я художник. Завтра утром я подойду к окну – а за окном здесь прекрасный парк, – и я буду твоими глазами. Я тебе буду описывать всё, что я вижу, а ты всё это будешь представлять в своем воображении. Ты же раньше видел, и потерял зрение недавно, так ведь? Значит, ты всё помнишь и сможешь моими глазами увидеть всё, что происходит за окном…
– Да отстанешь ты от меня в конце концов? Ты ненормальный или как?
– Один час. Только один час завтра утром попробуем так сделать. Если тебе не понравится, я больше не буду тебе ничего предлагать и оставлю тебя в покое на весь месяц.
– Ладно, – проворчал Фридман. – Ну, а теперь-то я могу наконец поспать?
На следующее утро чуть свет Фридмана разбудил жизнерадостный голос Давида:
– Фридман! Доброе утро!
– Вот псих навязался на мою голову… Какое утро? Я только что заснул…
– Потом поспишь! Нельзя пропустить такой прекрасный рассвет! Солнце встает из облаков и окрашивает их в самые нежные пастельные тона — розовый, сиреневый, цвет жёлтой лилии… Но мало этого, оно окрашивает и лица людей в парке. Вот уже на скамейку села какая-то старушка и щурится как будто недовольно, но сама-то в тень не уходит.
А вот приехал 16й автобус. У водителя такие длинные усы – даже не знаю, специально он их выращивал что ли? Он открыл двери и ждет. Чего он ждет, Фридман, не пойму? А-а-а, мальчишки бегут, запыхались, издалека бегут, наверно! Да-а-а, в детстве всегда почему-то казалось, что так важно успеть именно на этот автобус…
Так Рабинович проговорил ровно час, потом сказал: «Как договаривались, больше ни слова», и выкатился на своем кресле в общий холл.
День и ночь прошли тихо, а на следующее утро Фридман сам подошел к Давиду:
– Это, конечно, всё очень странно, но ведь и правда – всё, что ты описывал вчера, я как будто видел своими глазами во всех красках. Давай и сегодня попробуем часок. Ты не против?
Попробовали часок, и два часа, и пять. И на следующий день, и после на следующий – и не в течение месяца, как планировалось, а в течение года Давид был для Фридмана глазами; и эти два человека становились всё ближе и ближе друг другу. Через несколько месяцев они были лучшие друзья.
Художник рассказывал своему слепому другу про капли дождя, стекающие с листьев старой лохматой пальмы на деревянную скамейку; про ясные восходы и туманные утра; про отблески заката в окнах домов напротив; про каждую старушку, каждого бегуна, каждую собаку и каждую кошку в парке.
А слепой слушал с благодарностью. Ведь только в конце жизни, полностью потеряв зрение, он наконец прозрел. Он жил, годами не замечая ни восходов, ни закатов, ни листопадов, ни звёзд, ни лиц водителей автобусов. И только благодаря своему новому другу Фридман смог увидеть прекрасный мир, сотворенный Творцом.
* * *
Однажды утром Фридман проснулся от странной тишины. Не может быть, что еще не рассвело!
– Давид, уже утро, правда?
Ответа не было.
– Давид, ты где? В ванной что ли?
Тишина.
Фридман добрался до кровати друга, ощупал ее – она была пуста. Он дернул звонок, и через минуту вошла сиделка.
– Где Давид? – спросил Фридман очень спокойно и вместе с тем предчувствуя страшный ответ.
Сиделка, как только могла, мягко сказала ему, что его другу стало ночью плохо, его увезли в больницу и там он, к несчастью, скончался.
– Похороны в два часа дня. Вы хотели бы поехать?
– Давид был моим лучшим другом. Давид был моими глазами. Я могу ли не проводить его? Конечно, я поеду... который сейчас час?
– Восемь.
– Послушайте… Пожалуйста, сделайте мне одолжение… Вы не могли бы подойти к окну? Если сейчас восемь утра, как раз должен подъехать 34й автобус, и там одна странная такая женщина в желтом пальто и с белым пуделем на длинном поводке. Она всё время пытается его взять на руки, чтобы занести в автобус, а пудель…
– Погодите, – сказала сиделка. О чем вы говорите вообще? Какое окно, какой пудель?
– Что тут непонятного, – начал заводиться Фридман. – Я просто прошу вас подойти к окну.
– Хорошо-хорошо, я подошла, только не надо нервничать.
– Ну? Автобус подъехал? Пудель там? Белый такой, лохматый, в красном ошейнике?
Сиделка помолчала, потом вздохнула и медленно произнесла:
– Окно в вашей комнате располагается на расстоянии двух метров от пола. Через это окно виден только кусок неба.
– Как – только кусок неба?!! Я полтора года живу в этой комнате и прекрасно знаю, что мой друг сидел здесь, рядом с окном! А за окном парк! И автобусная остановка! А на углу – овощной магазин! Вы смеётесь надо мной? Смеётесь над слепым, да?!
Фридман вскочил с места и на ощупь пошел в сторону окна. Там была точно такая же глухая стена, как и возле его кровати. Его пальцы ощущали только шершавую побелку, куда бы он ни протягивал руки: вправо, влево или вниз. И только встав на цыпочки, он дотянулся до края длинной, во всю стену, оконной рамы, которая и правда была под самым потолком.
Фридман прислонился к стене. Он постепенно начал осознавать, что всё это – парк, скамейки, детские лица, белые мерседесы, облезлые платаны – всё это его друг художник просто выдумал. Выдумал однажды и продолжал выдумывать, и додумывать, и дорисовывать, и описывать специально для него, Фридмана. А теперь его самого больше нет, и никто больше не расскажет ему про мир за стенами «дома вечности».
Новый сосед сможет рассказать ему только про небо.
* * *
Когда мы машем своему ребенку через окно – он машет нам в ответ, и мы видим друг друга, оба уверены в том, что наша связь с ним прочна, и что мы оба ждем скорой встречи. Когда мы машем кому-то в сторону стены, мы не знаем, видят ли нас за стеной, любят ли, ждут ли.
Так мы приходим к самой важной в мире «стене» и разговариваем с Богом через «стену» – и не знаем, видит ли Он нас, слышит ли? Ведь в этой стене нет окна… Поэтому так много людей, которые вопрошают: «А есть ли Бог? Я не вижу Его, не чувствую Его… Правда ли то, что написано в Библии?»
Но ведь каждый из нас, из тех, для кого эти вопросы остались в прошлом, в силах превратить для кого-то стену – в окно. Вернуть ему радость жизни, свет и надежду. Подобно тому, как это сделал Давид для своего слепого соседа.
Батшева Эскин